А я в это время занималась обучением родителей! У меня была степень магистра по воспитанию детей раннего возраста. Я разрабатывала курсы для родителей и учила их, как лучше понять своих детей и реагировать на их поведение. Но мне самой это удавалось не очень хорошо.
Когда Молли исполнилось четыре года, она перешла в новый детский сад. Каждое утро, после того как ее удавалось вытащить из кровати, она нехотя плелась в ванную с выпяченной нижней губой и жалобно хныкала, что не хочет идти в детский сад, ненавидит его, а я плохая потому, что заставляю идти туда.
Я считала ее глупой копушей, которая непременно хотела испортить мне весь день, боялась, что придется искать новый садик, но понимала – я сама во всем виновата. Ежедневно со злостью и нетерпением я повторяла: «Перестань хныкать. Поторапливайся. Ты опоздаешь. Тебе нужно одеваться. Почему бы тебе хоть раз не быть хорошей девочкой и не одеться? Почему мы ссоримся из-за этого каждое утро?» Вы сами знаете все эти дежурные фразы. И каждый раз к восьми часам утра я чувствовала себя обиженной и ворчливой матерью, которой не мешало бы снова забраться в кровать и начать все сначала. Если бы я только могла это сделать!
Я ясно помню то утро, когда в моей голове что-то внезапно переключилось. В то утро мои знания объединились с ее усилиями. Я сосредоточилась не на себе – своих реакциях, страхах, собственных неудобствах и планах, – а на ней и ее проблеме. Вместо того чтобы думать: «Что с ней происходит? Почему ей всегда нужно так поступать со мной? Что я сделала не так?» – я решила, что она такая, какая есть, и задумалась: «Чем я могу ей помочь?»
Я села на пол, посадила ее к себе на колени и спросила:
– Ты на самом деле не хочешь одеваться, так?
– Не хочу, – ответила она.
– И ты на самом деле не хочешь идти в садик и расставаться со мной?
– Не хочу, – на этот раз ответ звучал гораздо более эмоционально.
– Я не виню тебя в этом, – мягко сказала я, – знаешь, я тоже терпеть не могу вставать по утрам.
– Правда? – она недоверчиво смотрела на меня. Ей никогда не приходило в голову, что у кого-то еще могут быть такие же неприятности, как у нее. А мне никогда не приходило в голову сказать ей об этом.
– Да, – продолжала я. – Самое неприятное для меня – каждый день слышать будильник, стягивать с себя одеяло и ставить ноги на пол.
Между нами вдруг возник контакт. Она доверилась мне. Мы продолжали разговаривать, и я стала понимать, что именно ее расстраивает и о чем она думает. Мы сидели, обнявшись на жестком полу в ванной, и она постепенно становилась частью меня. Через некоторое время мы вместе оделись, продолжая обсуждать нашу общую неприязнь к раннему утру, день начался прекрасно.
Итак, что же произошло? Я изменила свое восприятие ее поведения. Я отстранилась от ее жалоб и беспокойства, перестала принимать их близко к сердцу. С этой новой позиции я смогла выслушать и поддержать ее, вместо того чтобы следить за собственным состоянием. В результате я добилась, не повышая голоса и не унижая ее, того, что она вела себя как полагается.
Я не могу сказать, что с этого момента жизнь с Молли стала настоящим праздником и что она не пыталась управлять мною. Но обычные утренние проблемы исчезли, мы перестали бороться друг с другом, наши отношения изменились и стали развиваться по-новому. Но самым важным было то, что она больше не жила в мире, где ее не понимают и не принимают.
